|
Матерый
|
...Вы спросили меня, почему не боюсь утонуть?
А вот почему! - Он помахал пачкой разноцветных бумажек, которые извлек из
своего чемодана. - С этим не могу утонуть, даже если бы хотел. Держит на
поверхности лучше, чем резиновый или капковый жилет!.. Вы удивлены? Многие
моряки, конечно, умирают на море. Это в порядке вещей. Я тоже моряк. Но я
умру не на море, а на земле. Это так же верно, как то, что вас сегодня
выловили из моря!
- Умрете на земле? Нагадали вам так?
- Никто не гадал. Я сам устроил себе это. Недаром говорится в
пословице: каждый сам кузнец своего счастья. - Он глубокомысленно поднял
указательный палец. - Да, счастья! Много лет подряд терпеливо и методично,
как умеем только мы, немцы, собирал я эти квитанции.
- Зачем?
- Но это же кладбищенские квитанции! И все, учтите, на мое имя!
Лицо Шубина, вероятно, выразило удивление, потому что механик
снисходительно похлопал его по плечу:
- Сейчас поймете! Вы неплохой малый, хотя как будто недалекий, извините
меня. Впрочем, не всякий додумался бы до этого, - продолжал он с
самодовольным смешком, - но я додумался!
Он, по его словам, плавал после первой мировой войны на торговых
кораблях. ("Пришлось, понимаете ли, унизиться. Военный моряк - и какие-то
торгаши!")
Ему довелось побывать во многих портовых городах Европы, Америки,
Африки. И всюду - в Ливерпуле, в Генуе, в Буэнос-Айресе, в Кейптауне -
механик, сойдя с корабля, отправлялся прогуляться на местное кладбище. Это
был его излюбленный отдых. ("Сначала, конечно, выпивка и девушки, потом -
кладбище. Так сказать, полный кругооборот. Вся человеческая жизнь вкратце
за несколько часов пребывания на берегу!")
В большинстве портовых городов кладбища очень красивы.
Неторопливо прохаживался механик, сытый, умиротворенный, чуть навеселе,
по тихим тенистым аллеям - нумерованным улицам и кварталам города мертвых.
Засунув руки в карманы и попыхивая трубочкой, он останавливался у
памятников, изучал надписи на них, а некоторые, особенно чувствительные,
списывал, чтобы перечитать на досуге, отстояв вахту.
Все радовало здесь его сентиментальную душу: планировка, эпитафии,
тишина. Даже птицы в ветвях, казалось ему, сдерживают свои голоса, щебечут
приглушенно-почтительно, чтобы не потревожить безмолвных обитателей могил.
Он принимался - просто так, от нечего делать - как бы "примеривать" на
себя то или другое пышное надгробие. Подойдет ему или не подойдет?
Вначале это выглядело как игра, одинокие забавы. Но и тогда уже
копошились внутри какие-то утилитарные расчеты, пока не оформившиеся еще,
не совсем ясные ему самому.
Механика озарило осенью 1929 года на кладбище в Пиллау. Да, именно в
Пиллау! Он стоял перед величественным памятником из черного мрамора и
вчитывался в полустершуюся надпись. На постаменте был выбит золотой якорь
в знак того, что здесь похоронен моряк. Надпись под якорем извещала о
звании и фамилии умершего. То был вице-адмирал в отставке, один из
восточно-прусских помещиков. Родился в 1815 году, скончался в 1902-м.
Механику понравилось это. Восемьдесят семь лет! Неплохой возраст!
И памятник был под стать своему владельцу: респектабельный и очень
прочный. Он высился над зарослями папоротника, как утес среди волн,
непоколебимый, бесстрастный, готовый противостоять любому яростному
шторму.
Штормы! Штормы! Долго в раздумье стоял механик у могилы
восьмидесятисемилетнего адмирала, потом хлопнул себя по лбу, круто
повернулся и поспешил в контору. Он едва сдерживался, чтобы не перейти с
шага на нетерпеливый, неприличный его званию бег.
Именно там, в Пиллау, пятнадцать лет назад, он приобрел свой первый
кладбищенский участок!..
Механик полез, сопя, опять в чемодан и вытащил оттуда несколько
фотографий.
- Вот! - сказал он, бросая на колени Шубину одну из фотографий. - Я
купил сразу, не торгуясь. Взял то, что было под рукой. Вечером мы уходили
в дальний рейс. Вдобавок дело было в сентябре, а с равноденственными
штормами, сами знаете, ухо надо держать востро. Приходилось спешить. Но
потом я стал разборчивее. - Он показал другую фотографию. - Каковы
кипарисы, а? Генуя, приятель, Генуя! Уютное местечко. Правда, далековато
от центра. Я имею в виду центр кладбища. Но, если разобраться, оно и
лучше. Больше деревьев и тише. Вроде Деббельна, района вилл в Вене. И не
так тесно. Тут вы не найдете этих новомодных двухэтажных могил. Не выношу
двухэтажных могил.
- Еще бы, - сказал Шубин, лишь бы что-нибудь сказать.
- Да. Я знаю, что это за удовольствие - двухэтажная могила. Всю жизнь
ючусь в таких вот каютках, валяюсь на койках в два этажа. Поднял руку -
подволок! Опустил - сосед! Надоело. Хочется чувствовать себя просторно
хотя бы после смерти. Вы согласны со мной?
Шубин машинально кивнул.
- Вот видите! Уже начинаете понимать.
Но Шубин по-прежнему ничего не понимал. Он слышал беспрерывный шорох
забортной воды. Значит, подводная лодка продолжает двигаться. Драгоценное
время уходит. А он так и не узнал ничего, что могло бы пригодиться. Этот
коллекционер кладбищенских участков не дает задать себе ни одного вопроса,
словно бы подрядился отвлекать и задерживать.
После первой своей покупки механик, по его словам, посещал кладбища уже
не как праздный гуляка. Приходил, торопливо шагая и хмурясь, как будущий
наниматель, квартиросъемщик. Озабоченно сверялся с планом. Придирчиво
изучал пейзаж. Подолгу и со вкусом обсуждал детали своего предстоящего
захоронения, всячески придираясь к представителям кладбищенской
администрации.
Это место, видите ли, не устраивало его потому, что почва была
глинистая. ("Красиво, однако, буду выглядеть осенью, в сезон дождей", -
брюзжал он, тыча тростью в землю.) В другом месте сомнительным
представлялось соседство. ("Прошу заметить, я офицер флота в отставке, а у
вас тут какие-то лавочники, чуть ли не выкресты".)
"Да, да, да! - кричал он кладбищенским деятелям, замученным его
придирками. - Желаю предусмотреть все! Это не квартира, не так ли? Ту
нанимаешь на год, на два, в лучшем случае на несколько лет, а здесь
как-никак речь идет о вечности".
Но он хитрил. Ему не было никакого дела до вечности. Он лишь
демонстрировал свою придирчивость и обстоятельность, как бы выставлял их
напоказ перед кем-то, вернее, чем-то, что стояло в тени деревьев, среди
могил, и пристально наблюдало за ним.
Шубин с силой потер себе лоб. Что это должно означать? Ему показалось,
что его снова укачивает на пологих серых волнах. Но он сделал усилие и
справился с собой.
- Извините, я прерву вас, - сказал он. - К чему все-таки столько
квитанций? У вас их десять... двенадцать... да, четырнадцать. Четырнадцать
могил! Человеку достаточно одной могилы.
- Мертвому! - снисходительно поправил механик. - Живому, тем более
моряку, как я, нужно несколько. Чем больше, тем лучше. В этом гарантия.
Тогда моряк крепче держится на земле. Он умрет на земле, а не на море. Ну
сами посудите, как я могу утонуть, если закрепил за собой места на
четырнадцати кладбищах мира?
Шубину показалось, что размах пологих волн уменьшается.
- А! Я как будто понял! Квитанция - вроде якоря? Вы стали, так сказать,
на четырнадцать якорей?
- Таков в общих чертах мой план, - скромно согласился человек в пестром
шарфе.
Чтобы не видеть его мутных, странно настороженных глаз и трясущихся
щек, Шубин склонился над снимками.
Все они имели одну особенность. На заднем плане между кустами и
деревьями обязательно просвечивала полоска водной глади. Участки были с
видом на море! В этом, вероятно, заключался особый загробный "комфорт",
как его понимал механик. Устроившись наконец в одной из могил, он мог
иногда позволить себе развлечение - высовывался бы из-под плиты и
показывал морю язык: "Ну что? Перехитрил? Ушел от тебя?"
Сумасшествие, мания? Суеверие, перешедшее в манию? Тонкий коммерческий
расчет - даже в сношениях с потусторонним миром?
- Теперь мне ясно, - сказал Шубин. - Вы хотите обмануть судьбу.
- Но мы все хотим обмануть ее, - рассудительно ответил механик.
|
Показать все
На комсомольском собрании в школе что ли? 
К сожалению не знаю даты, но в советское время- парк развлечений, а в XIX веке точно кладбище.
Не дождетесь. Не так быстро, батенька.
Посетила мысль,пока не умерла последняя старая дальняя родственница-обладательница завидной памяти,побеседовать с ней на предмет "древа жизни".
