Язык

[Visual]

Я сосредоточенно ковырял циркулем свежепокрашенную парту. За подобный вандализм легко могли выгнать с урока. Но любопытство часто побеждает страх в таком возрасте. Интересно, сколько слоев краски приняла на себя парта за долгую жизнь? Наконец я отколупнул подходящий кусочек и принялся считать. Шесть. Значит, до меня тут два года сидел какой-нибудь оболтус. А может, отличница, как моя соседка Наташка. Говорят, прилежным девочкам нравятся хулиганы. Или такие же отличники. Выходит, шансов у меня мало. Слишком боюсь учителя и маму, чтоб получать ниже четверок, но слишком люблю кино и футбол, чтоб учиться только на пять.

Вождепад недавно закончился и вряд ли кто из граждан великой страны догадывался, куда приведет нас молодой генсек. Но пока все было по-прежнему. Урок мира первого сентября, легкий запах краски в классной комнате. И специально приглашенная звезда (точнее три) – полковник Гильванов Иван Львович. Дедушка нашего одноклассника Рамиза ежегодно приходил к нам в начале учебного года. Седой, усатый и торжественный, как песня «День победы», он рассказывал молодому поколению про войну. А именно про один ее эпизод: как он взял языка. Историю мы слышали еще в первом классе и, возможно, ветеран мог бы рассказать что-то другое, но, как только он заходил, ребята принимались дружно кричать «Иван Львович, про языка!». И увешанный наградами дед, довольно покряхтев, начинал: «Стояли мы под Нарвой…». Дальше следовала знакомая история: как сержант Гильванов с товарищем притащили в расположение роты немецкого оберлейтенанта. Каждый год всплывали новые подробности, более взрослые, что ли… Мы постоянно слушали с интересом, задавали вопросы, а в конце дарили цветы. Но сегодня одно обстоятельство выбивалось из привычного расписания. Герой пришел сильно пьяным. Это стало понятно, когда он едва не промахнулся мимо стула и тихо, но четко выматерился. Потом Иван Львович достал пачку «Казбека» и закурил. Все молчали. В окно залетел шмель и принялся атаковать заготовленный для ветерана букет. Насекомое жужжало, словно бомбардировщик. Клуб папиросного дыма застиг шмеля врасплох. Он, показалось, чихнул и, облетев учительницу, ринулся на свободу. Алла Ивановна, молодой классный руководитель, покосилась на Рамиза. Словно хотела спросить у внука, чего можно сегодня ожидать от ветерана. Рамиз был плохим помощником в этом деле, ибо не знал чего ожидать и от себя самого. Героическому деду достался странный внук. Он мог довести до слез всю учительскую, а мог сам расплакаться ни к месту. Девчонки и очкарики его боялись, а сильные ребята иногда били за школой. Рамиз часто получал двойки и упреки: «Ты позоришь дедушку!». Родители его пропадали в командировках, и выслушивать нелицеприятные отзывы на собраниях приходилось деду. Как он его наказывал, оставалось загадкой, но после двоек мальчик часто пропускал школу. Сейчас Алла Ивановна искала помощи у Рамиза, видимо нестандартная ситуация ввела ее в замешательство.

— Рамиз...- произнесла она взволнованно.

Все ребята посмотрели на него. Он нервно дернулся и сказал:

— Дедушка, а расскажи про языка...
— Да какой я тебе дедушка, ублюдок?! — неожиданно рявкнул ветеран. — Про языка говоришь? Ну, слушайте.

И как ни в чем не бывало продолжал:

— Стояли мы под Нарвой. Лето, жара, шайзе-мошайзе! До линии фронта километров двадцать. Не наступаем, не отступаем. Ждем подкрепления. Командир наш, лейтенант Буряк, скучать не дает. Каждый день тренировка: бег, плавание, рукопашка. Это не ваша физкультура вокруг школы, шайзе-мошайзе. Там нас гоняли три часа до обеда и три часа вечером.

— А драться вас учили? — спросил Слава Липтуга. Он был в классе первым по любому виду спорта и особенно любил единоборства.

— Говорю ж — рукопашка. Сначала раз сорок заползешь по-пластунски на холм и обратно, потом построит нас командир и приемы разные показывает. Он дюже в этом деле разбирался. Никто его не мог одолеть. Хоть с финкой, хоть с лопаткой. Бывало, пленному немцу нож давал – мол, нападай. Немец кинется на него, а командир как-то незаметно сдвинется, дернет ногой и рукой – и вот фриц уже в пыли валяется, а Буряк сверху сидит, отобранным ножиком играет.
Однажды заходит к нам в палатку командир, и мы сразу чувствуем – кому-то в поиск. На войне часто и говорить ничего не надо, понимали друг друга без лишней болтовни, шайзе-мошайзе. Но порядок есть порядок, Буряк и спрашивает: «Кто завтра за языком пойдет? Наступление не за горами, надо у фрицев секреты разузнать». В разведку всегда только добровольцы шли. Посылать человека против воли – это сразу на верную смерть. Сам погибнет и товарищей подведет. А у меня уже дня три шрам чесался – значит воевать скоро. Я и вызвался. Со мной Федька – Шнурок, вертлявый такой, ловкий, как ящерка. Он недавно освободился: ювелирные магазины грабил. Подельников своих тогда не сдал, все на себя принял.
На следующее утро стоим мы такими орлами перед лейтенантом, без документов, наград, с собой только оружие — пистолет, нож, гранаты. Буряк такое задание дает: «Пробраться в Комаровку и взять языка, желательно офицерика». Киваем. Понятно, что офицерика. А еще лучше – двух. Второго можно в дивизионной разведке обменять на что-нибудь полезное. Задание привычное, все равно, что болт на станке выточить.

— Вы смерти боялись? – задала вопрос Алла Ивановна.

— Там кто смерти боялся, сразу ее и находил. Мы с ней дружили. Она словно Жучка верная всегда рядом бегала. И мы думали, как ее на немца лучше натравить, а не как самому уберечься.
До Комаровки шли весь день. Шли…хорошо когда сто метров пройдешь. А так все на полусогнутых или ползком. Федька — молодец, словно лягушонок – прыг-прыг, еле поспевал за ним. Под вечер были у деревни. Сделали привал, осмотрелись. Местность кругом для работы удобная – овраги, редколесье. У большака немцы пост соорудили. Вышка метра три и будочка под ней. На вышке – фриц с винтовкой, в будке, наверное, еще пару бойцов. Я старший в группе, говорю Федьке: «Надо с поста языка брать. В деревню лезть – глупо, хрен знает, что у них там». Он отвечает: «Как скажешь, начальник, можно прямо тут их на уши поставить, а можно и в деревне жомкнуть. А хошь, я один на спор тебе терпилу притащу?». И притащил бы, наверное. Но в разведке на удачу полагаться нельзя, мы наблюдать остались. Лежим в траве, хорошо, что земля теплая. Поели галет с водой, Федька ужа поймал. Снял с него шкуру и давай сырое мясо трескать. Это он на зоне в Казахстане научился. Я от такого деликатеса отказался. А Федька еще шкуру с собой взял, сказал, потом рукоятку ножа обмотает.
К вечеру пересчитали фрицев, они цигарки смолить выходили. Итого в будке: офицер, рядовой и еще один на вышке. Разработали план захвата, решили действовать, как стемнеет. А пока время имелось, проверяли оружие и мечтали покурить.

— Иван Львович, а какое оружие у вас было? — спросил я без интереса, чтобы отвлечься. Рассказ деда я воспринимал только частью мозга, отвечающей за прилежание. В действительности же любовался соседкой по парте и вот-вот был готов (всегда готов!) поцеловать ее в щечку. Потянуться сантиметров сорок-пятьдесят и чмокнуть, пока никто не видит. Прямо наваждение какое-то. Наташкины банты гипнотизировали, а родинка на щеке превратилась в самую желанную мишень. Как же девочка похорошела за лето! Надо что-то делать. Взрослые мы уже, четвертый класс.

— Пистолеты немецкие. У меня «Парабеллум», он тяжелый, хорошо по голове бить. У Федьки «Вальтер». Ножи финские, гранаты наши, маленькие. К концу войны у каждого свой инструмент был собран, как у хирурга. Часто с ним и хоронили, да.
Ну, пока мы тут с вами за оружие болтали, потихоньку темнеть стало. Окошки в хатах ненадолго зажглись и потухли один за другим. Чую, скоро немца на вышке напарник сменит, а это нам не надо. Уставший часовой подарок разведчику. «Пора», — шепнул я напарнику, и мы поползли в разные стороны. Федька-Шнурок все как надо сделал. Вышку гранатами подорвал, немец оттуда и гряпнулся, как селезень. А я уже за будкой стою. Выскочили они сразу вдвоем. Одному я в затылок выстрелил, а второго, офицера, заломал, на руки и на шею петельки накинул. Сижу сверху, обыскиваю. Вдруг над ухом: «Хенде хох!». Я руки подбросил, сижу, не поворачиваясь. И впереди, смотрю, наша подруга вырисовывается — Смерть. В белом маскхалате, с пулеметными лентами крест-накрест. Лицо – как та картошка. Улыбается ласково. Эх, обидно, что мы одного немца из будки недосчитали. Он, видать, некурящий был. А Смерть подплывает к фрицу, который с вышки упал. Он увидел ее и как заорет «Омейнгёт!». Тот, что меня на мушке держал, к нему дернулся и печень мне показал. Я туда нож и всадил.
Федька прибежал, добил немца, что Смерть со мной видел. А она растаяла. Подняли мы пленного, петли затянули туго и вперед погнали. В деревне уже всполошились. Слышим крики, мотоцикл заводится. Мы ж не сырники – по дороге бежать. Рванули обратно косогором, как и пришли. Федька впереди бежит, уже не скрываясь. Я немца сзади ножом в жопу подбадриваю. Стараюсь колоть не в одно место, а в пять. Контуры советской звезды ему нарисовал, да. И так увлекся росписью, что не заметил, как на ногу что-то из кустов бросилось. Шайзе-мошайзе! Рука с ножом дернулась отмахнуться, да острие за штанину пленного зацепилось. Я покатился, привязанного немца за собой потащил. Тю, думаю, волк может чумовой накинулся. Федька надо мной стоит и ржет, как комиссарская лошадь. Смотрю, а в ногу мальчишка лет семи вцепился. Нога уже болеть стала. Щекотать пришлось, чтоб он ручонки разомкнул. «Ты откуда взялся?» — спрашиваем. А пацан только сопли в щеки втирает, да норовит снова ногу обнять. Разбираться некогда, может фрицы погоню пустили. И бросать мальчишку тоже неправильно. Так и бежали к своим вчетвером. Пацан шустрый оказался, не отставал. Даже помогал мне пленного подгонять — я ножиком, он щипками. Значит, и привели мы в часть двух языков. Даром что один русский и малолетний. Он, оказывается, из деревни убежал да неделю в лесу жил. Деда его, коммуниста, немцы повесили, вот малец и сбег.

Впервые мы услышали версию со вторым языком. В классе стало тихо, как во время поднятия флага. Я вздрогнул от Наташкиного голоса:

— Иван Львович, а вы мальчика сделали сыном полка?
— Тылка, шайзе-мошайзе. Куда такого мелкого в часть? Он еще и туповат оказался. Отправили в детдом под Москву.

Ветеран достал папиросу и принялся заминать ее каким-то хитрым способом. Далее он обращался уже только к своему внуку:

— Ну что, комаринский, интересно было послушать как я твоего батьку нашел? Усыновил я его после войны. Не знал, что он мне такого внука подарит.

Рамиз выскочил из класса, словно гильза из винтовки. Дед проводил его пьяными насмешливыми глазами. Алла Ивановна взвизгнула, ни к кому не обращаясь:

— Верните его!

Я преодолел самые длинные в своей жизни полметра и поцеловал Наташку прямо в родинку. Она еще не успела повернуть голову, а я уже выбегал из класса вслед за Рамизом.




© Хазарин